В нашем доме обезьяна

Мне уже исполнилось 15 лет, а я все продолжал мечтать о приобретении обезьянки. Эта мечта долго не давала покоя. Много времени я проводил в обезьяннике Московского зоопарка, наблюдая, с какой грацией и вместе с тем мужиковатой основательностью вел себя шимпанзе Парис. Как медленно и деловито разворачивал конфетную обертку, предвкушая удовольствие, с каким чувством собственного достоинства, ловко пользуясь палочкой, ел фруктовое мороженое. Получив что-нибудь вкусное, он прижимался лицом к решетке клетки и трубочкой вытягивал губы для поцелуя, а пожилая служительница не без гордости подставляла ему щеку.

Петр Петрович Смолин на экскурсии с юннатами

Нет, я не надеялся приобрести шимпанзе. Было бы просто глупо мечтать о такой редкой и дорогой обезьяне. Мне бы макаку или, на худой конец, мартышку. Но как достать? Где? И вдруг – о радость! – на одном из заседаний кружка юннатов в музее имени Дарвина наш руководитель Петр Петрович Смолин спросил, не хочет ли кто-нибудь взять обезьянку. Все бросились к старику с криками: « Я возьму!». Петр Петрович остудил всеобщий пыл и объявил, что это была шутка. А я уже успел испугаться – вдруг обезьянка достанется не мне. Ребята поверили, что это была только шутка, быстро успокоились и продолжили слушать необыкновенные рассказы замечательного биолога о животных и птицах. А я никак не мог придти в себя, не слышал ни слова и ждал окончания беседы, чтобы наедине расспросить П.П.С. (так все звали за глаза чудо-старика Смолина – и мы, и его бывшие ученики, давно выросшие в профессоров и академиков). Я чувствовал, что не зря он все-таки обмолвился про обезьяну.
Домой в метро мы ехали вместе. Спускаясь на эскалаторе, я начал осторожно задавать вопросы. Петр Петрович сказал сразу, что обезьянка действительно есть, живет в Уголке имени Дурова, но она больна и ослаблена, потребуется много сил, чтобы привести ее в норму. Заодно П.П.С. дал мне подробную консультацию, как с ней нужно обращаться, чем кормить.

Ночь прошла без сна. К открытию Уголка я стоял у его дверей, полный ожидания встречи. Служительница при животных тетя Шура повела меня к угловой клетке обезьяньего ряда: «Вот она, Рита». В довольно темной и узкой клетке сидела облезлая с тоскливым выражением глаз макака-резус. Шерсть ее было грязновато-серой, местами проглядывали залысины с красной кожей. Больше всего меня поразил метод передвижения Риты. Она двигалась только при помощи рук, опираясь на них, подтягивала тело и задние ноги, совершенно как инвалид.
Тетя Шура рассказала, что обезьяну получили из сухумского питомника и она сразу попала в руки опытного дрессировщика, но у нее оказался злобный и сварливый нрав. Макака крепко покусала своего учителя и ни за что не захотела его признать. Другому дрессировщику она не позволила даже близко подойти к клетке. Судьба Риты была решена: для дрессировки не годна. Ее посадили во временную клетку, но в ней она осталась надолго, иногда напоминая о себе попыткой укусить или хотя бы оцарапать зазевавшегося работника. Тут она проявляла чудеса изобретательности.
Риту в Уголке не взлюбили и никто не уделял ей внимания. Она стала еще более нервной. Когда дрессировщик забирал из соседней клетки мартышку Люку, а та, довольная, обнимала его за шею, Рита приходила в неистовство, принималась дико визжать, биться о решетку клетки и кусать себя за ноги… Так она дошла до того печального состояния, в котором я ее обнаружил.

Анна Владимировна Дурова

Без прежнего энтузиазма отправился я в кабинет художественного руководителя Уголка Анны Владимировны Дуровой. Огромный кабинет весь был увешан портретами ее отца Владимира Леонидовича Дурова, знаменитого клоуна и дрессировщика. На всех картинах он был изображен непременно с какой-нибудь зверушкой, доверчиво расположившейся у него на коленях, на голове или на плече. Когда я, наконец, оторвался от картин, то увидел перед собой высокую стройную женщину с седой головой и строгим выражением лица. Анна Владимировна очень походила на мою учительницу математики. Я робко поведал ей, что приехал со станции юннатов Парка им. М. Горького за Ритой. Дурова критически меня осмотрела и потребовала, чтобы я принес официальное письмо от станции юннатов и клетку для перевозки обезьяны. 
Через пару дней с требуемым письмом, отпечатанным на красивом бланке, и с клеткой, точнее, переносным садком для голубей, я предстал перед широкоплечим и высоким молодым дрессировщиком Андреем, которому была поручена передача обезьяны. «СЮДА ты собираешься сажать РИТУ?» — спросил он, не скрывая удивления.- «Она же все ЭТО в момент разнесет!». Его удивление умножилось, когда я сообщил, что поеду со своим приобретением в метро. Однако мы двинулись к Рите. Рита сидела в той же позе и с тем же выражением лица. Андрей вплотную приблизился к клетке и стал медленно поднимать дверцу, прикрывая своим плотным телом увеличивающееся отверстие. Дотянувшись до обезьяны, он спокойно взял ее за руку, вытащил из клетки и посадил в мой садок.
Издали за нами с нескрываемым любопытством наблюдали сотрудники Уголка. Оказалось, что кроме Андрея совершить это, как мне показалось, простое действо никто не решился. О смелости и силе этого дрессировщика я узнал позже, когда стал работать в Уголке. Помню, ему на ногу случайно наступила трехтонная слониха Дженни. Ботинок Андрея жалобно заскрипел и расползся по швам, а Андрей только чуточку побледнел и, прихрамывая, вышел из слоновника.

С садком в руках я благополучно добрался в трамвае до метро и только здесь, сев в электричку, окончательно осознал, чему удивился Андрей. Несмотря на то, что обезьяна, оторопевшая от наглости Андрея и тесноты нового места пребывания, не подавала ни малейших признаков жизни, ее все же увидели пассажиры. Я вынужден был ответить на миллион вопросов («Где купил?», «Что ест?»), выслушать множество полезных советов («Не простуди», «Смотри, чтобы собаки не загрызли»). Наконец, мы добрались до места назначения, где нас с нетерпением ждали. Обезьяна все еще лежала в садке. Преисполненный значимости, я открыл дверцу. Через секунду Рита висела на заведующей станцией юннатов, грызла ее руку, а та, обезумев от ужаса, начала метаться по комнате. Пришлось броситься им вдогонку. К счастью, дама была довольно тучной, к быстрому бегу не приспособленной, я сумел догнать ее и оторвать рассвирепевшую без всякого повода макаку от окровавленной руки вполне симпатичной женщины, большой любительницы животных. 
Это стало моим боевым крещением. В тот же день Рита укусила еще одну женщину, на этот раз не так уж сильно. Я сгреб обезьяну в охапку и отшлепал ее. Удивительное дело: при наказании Рита тесно прижималась ко мне и, злобно глядя на свою охавшую и ахавшую в отдаленном углу жертву, еще пуще визжала и грозно хрюкала. Так было каждый раз и впоследствии. После очередной вспышки гнева Рита начинала грызть свои больные ноги.

Начальство станции юннатов, опасаясь, что Рита может покусать детей и предполагая у нее психическое расстройство, решило прибегнуть к услугам врача-психотерапевта. Я держал крепко Риту за руку, врач на нее смотрела. Всем на удивление обезьяна вела себя пристойно, не пыталась ни на кого бросаться или кусать собственные ноги. Необходимо было все же продемонстрировать симптомы, поэтому я резко показал Рите пальцем на медсестру, стоявшую поблизости, и произнес с науськивающей интонацией: «Вот она!».
Другого не потребовалось. Обезьяна скорчила такую страшную рожу и так энергично вырывала свою руку из моей, что бедная медсестра от страха почти упала на стул и загородилась сумочкой. Конечно, я продолжал удерживать Риту, и поскольку ее ярость не находила выхода, она схватила свою ногу и стала кусать. «Все ясно, все ясно» — скороговоркой залепетала врач, по-видимому, смекнув, что обезьяна может вырваться, и тогда будет грызть уже не свою ногу…

Назавтра мы получили разные медикаменты: крупные таблетки витамина «С», маленькие сиреневые таблетки Бехтерева, очень горькие. Витамины Рите настолько пришлись по вкусу, что она готова была глотать их пачками, не обнюхивая и не разгрызая. Так было до тех пор, пока я не дал ей горькую таблетку, надеясь, что обезьяна проглотит и не заметит разницы. Рита закинула ее в рот, но тут же ее личико сморщилось. Она моментально выгребла изо рта таблетку и стала брезгливо вытирать ладошку о доски пола.
Бехтеревские пришлось скармливать насильно. Я открывал обезьянке рот, глубоко проталкивал пилюлю (в этот момент она со страдальческой покорностью закрывала глаза) и легонько поглаживал по горлу, чтобы она проглотила.

Я не жалел времени для Риты. По утрам, когда в Нескучном саду было немного народу, я забирал ее из большого светлого вольера, в котором она поселилась на правах редкого зверя, и отправлялся на прогулку. Рита шествовала рядом на цепочке и по дороге рвала зелень. На деревья из-за своих больных ног долгое время Рита даже не пыталась взобраться. Иногда я сам срывал листья, которые она благосклонно принимала. Первое время она поглощала зелень в немыслимом количестве. Пучки травы и листья мгновенно исчезали во рту, но и наевшись, она не успокаивалась, а набивала до отказа свои защечные мешки – на черный день. Забавно было наблюдать, как потом она пользовалась своей кладовкой: широко, как в зевке, раскрыв рот, ударяла тыльной стороной ладошки по мешку и выталкивала запасы прямо на язык.
Так мы гуляли недели две. Slixy. Потом мне стало жалко ограничивать свободу Риты цепочкой, которая ее явно раздражала. Часто она давала мне это понять. Тянула на себя цепочку рукой, жалобно заглядывала в глаза: отпусти, мол. Впрочем, иногда Рита находила опостылевшей цепочке весьма разумное применение. Она быстро-быстро перебирала ее руками, подтягивалась и зависала в воздухе, держась то одной рукой, то другой, а я ее нес. Так она поступала в основном в конце прогулки, когда уставала. Наконец, я решился предоставить своей воспитаннице полную свободу, тщательно взвесив все «за» и «против». «Против» было нисколько не меньше, чем «за», но мне не терпелось узнать, как среагирует Рита на доверие. И вот, решено. Отстегнул цепочку… Рита стала неторопливо удаляться. Я продолжил эксперимент и зашагал в противоположную сторону. Обезьянка повернулась и, не ускоряя шага, продолжая по дороге срывать растения, поплелась за мной. Захотелось немедленно отблагодарить ее за привязанность и позволить устроить ералаш на моей голове. Как только она заметила, что я опускаюсь на корточки, тут же оказалась рядом. Деловито уселась, по-старушечьи скрестив руки на груди, и стала заворожено взирать, как копна моих волос опускается все ниже и ниже. Наконец, одной рукой Рита откинула в сторону прядь моих волос и пальчиком другой стала слегка поцарапывать образовавшийся пробор. При этом она нежно лопотала, непрестанно высовывая кончик языка и иногда делала вид, что поиски увенчались успехом.
С этого дня я уже не использовал цепочку. А вскоре Рита стала вполне опираться на ноги и иногда даже влезала на деревья. К середине августа (а попала она ко мне в начале мая) обезьяну было не узнать. Она обросла пушистой голубовато-серой шерстью, растолстела, стала свободно пользоваться всеми конечностями. Но одно в ней не менялось – злобность. Если некоторых мужчин она просто не замечала (это были счастливцы), то уж женщин никогда не оставляла без самого пристального внимания. Сколько раз мне приходилось спасаться бегством от возмущенных теток!

Я решил найти обезьянке подходящего приятеля из имевшегося у нас зверья. Конечно, для этой цели подошла бы другая обезьянка. Но взять-то ее негде. Выбрал черепаху – ведь она точно не причинит Рите зла и – что не менее важно – сама останется целой. Когда я взял черепаху в руки, она быстро втянула голову и лапы под панцирь и в таком виде предстала перед заинтересовавшейся обезьяной. На ее лице ясно читался вопрос: « Что это еще за булыжник?». Не знаю, как долго бы терзало ее недоумение, но рептилия тоже проявила любознательность и высунулась из панциря, имея единственную цель – осмотреться. С Ритой случилась настоящая истерика. Она метнулась ко мне, обхватила за шею, прижалась лицом к моей щеке и просто оглушила пронзительным визгом. Не сразу я пришел в себя и сообразил, что главные враги обезьян не только леопарды, но змеи и удавы. Голову и сухую в складках шею черепахи Рита приняла, вероятно, за змею.

После этого случая я долго не решался подыскивать Рите приятелей. Но как-то, проходя мимо клеток с кроликами, увидел белого крольчонка с черными отметинами. Ничего общего его симпатичный облик не имел с леопардом или змеей. Подходит. Да и по ночам, становившимся прохладными, будет согревать Риту – размышлял я, входя с крольчонком в обезьяньи апартаменты. Обезьяна восседала в вольере на высокой полке и лениво покусывала яблочко. Я приблизился, взял крольчонка за уши и опустил на полку рядом с обезьяной. Рита кончиками пальцев взяла кролика за уши, подошла к краю полки и разжала пальцы, даже не полюбопытствовав, как там крольчонок приземлился. Как только я поднял опешившего кролика, и голова моя оказалась на уровне полки, на которой продолжала безмятежно восседать обезьяна, она тут же предприняла попытку исследовать мои волосы с вечной надеждой кого-то в них обнаружить. Стало ясно: никакого раскаяния за совершенный негодяйский поступок она не испытывала. Рисковать здоровьем кролика я больше не стал.
Я оставался единственным товарищем и нянькой Риты. Второе ее особенно устраивало. Надо отдать Рите должное: от меня она терпела все. Я мог открывать ей рот для осмотра и дачи лекарства, мерить температуру, наказывать за провинности, количество и разнообразие которых не имело границ.
Лето кончилось. В конце сентября мне сообщили, что либо мы уберем куда-нибудь подальше обезьяну, либо ее многочисленные жертвы объединятся с милицией и добьются закрытия опасной станции юннатов. Сначала я ужасно огорчился. Затем в голову пришла простая и ясная мысль: «Ведь я могу взять Риту домой». Завернув Риту в белый халат и скрыв ее от любопытных глаз ( что значит опыт!) я двинулся домой. Перехожу Ленинский проспект и слышу гудок автомобиля. Это оказался мой отец, ехавший с работы домой со своим приятелем. Увлеченные беседой, они не обратили внимания на сверток в моих руках. Доехали до дома, отец задержался с приятелем.

Необходимо сказать несколько слов о моей сестре Тоне. Она старше меня на целых шесть лет и не только не разделяет моего увлечения животными, но панически боится их.
Я впорхнул в квартиру с Ритой. На душе был праздник. Мама и сестра моего восторга не разделили, да просто и не успели… От распиравших чувств я забыл о необходимых предосторожностях, освободил руку Риты и она оказалась на свободе. Началась гонка моей сестры и Риты вокруг стола. Нет, это не сестра бежала за Ритой. Предчувствуя счастливую возможность укусить сестру, подбадриваемая ее отчаянным криком, обезьяна пустилась за ней вскачь, оставляя за собой небольшие, но весьма многочисленные и пахучие отметины. Еще секунда и Тоня затрепетала бы в ее зубах, но многонаселенный дом, потрясенный воплями, доносившимися из нашей квартиры, поспешил направить к нам своего отважного представителя Сашку, который, не долго думая (был моим ровесником), ухватил Риту за ошейник и прежде, чем она успела вцепиться в его нос, швырнул мне. Я запер обезьяну в ванной, схватил тряпку и помчался вытирать паркет, мощно удобренный Ритой. Сестра вспомнила, что давно не посещала бабушку и исчезла, мама плакала. С тряпкой в руках я приблизился к ней и начал умолять успокоиться, всячески подчеркивая нетипичность события и заверяя, что Рита больше не будет. Мама сообразила, что дольше не может вынести запах тряпки, отошла подальше и попыталась успокоиться. Она все-таки осознавала, что макака не так опасна, как ее предшественники в нашем доме – медведь, волк, орлан-белохвост и др. В ванной я постирал тряпку, но избавиться от нее удалось не сразу. Возникла необходимость помыть и ванную комнату. За этим скучным занятием меня застал вошедший в квартиру отец. Быстро оценив обстановку, он приоткрыл дверь в ванную и начал традиционную проработку. На середине хорошо построенной и ранее неоднократно отшлифованной тирады, он осекся, так как макака сиганула в его сторону с неласковым видом. Конец тирады произнесен был уже за закрытой дверью, но слышимость была превосходной, поэтому я не мог позже настаивать на том, что не расслышал предложения сегодня же унести из дома «проклятую образину».

Как только отец опять по своим делам удалился, я вновь приступил к осаде мамы, рассказывал ей о моей замечательной воспитаннице, о том, какая она несчастная. Мама сдалась, как это бывало уже не раз, и отправилась готовить ужин. Благополучию не суждено было длиться. Из ванной вдруг раздался тяжелый грохот и звон. Я обнаружил страшную картину: на антресолях над ванной, свесив ноги, сидела обезьяна, а мешавшую ей трехлитровую банку с корабельным суриком для машины, страшно дефицитным, она просто сбросила в ванну. Вся ванна была залита краской, белых пятен не оставалось. Для мамы, ожидавшей приговора за дверью, я потухшим голосом прокомментировал случившееся. После этого запихнул обезьяну в пустую коробку из-под пылесоса, а поскольку крышка давно потерялась, приткнул ее открытой частью к стенке прихожей, подпер чем-то и приступил к оттиранию ванны. Мама, конечно, помогала. Каждый сантиметр подолгу оттирали хозяйственной пастой и ацетоном. Запах стоял немыслимый, голова кружилась. Наконец, мама поплелась в сторону дивана, а я принялся обустраивать обезьяну. 
Не включая свет в прихожей, я приблизился к коробке, в которой около часа томилось бедное животное. Отодвинув коробку от стены, я обнаружил квадрат кирпичной кладки наощупь. Трудяга Рита не сидела без дела, а отдирала обои и штукатурку по всему доступному ей периметру. На этот раз я не стал настаивать, чтобы Рита и ночью оставалась в квартире. Опасность проснуться под открытым небом была слишком очевидной.

Взяв макаку под мышку, я отправился в свободное полуподвальное помещение нашего подъезда, где раньше размещался «Красный уголок». Там и оставил ее на ночь, привязав на длинной цепочке к батарее. Часов в шесть утра раздался шум под нашими окнами. Я недолго думал: «Опять Рита кого-то пробует на вкус». Так и оказалось. Старушка из соседнего подъезда, размахивая сумкой, неистово отбивалась от Риты, топала ногами, пыталась креститься, звала на помощь Бога и людей, уверенная, что перед ней нечистая сила. Она проклинала эту силу, меня и весь наш подъезд, вспоминая какие-то и другие наши провинности.
Несколько месяцев Рита прожила все-таки в нашем Красном уголке в специально для нее сооруженной с помощью моего отца и соседей клетке. Правда, клетка не помешала ей совершить еще немало подвигов. Весной я вернул ее в Нескучный сад, где она, постепенно приобретая кротость, дожила до глубокой старости. Я навещал ее, она всегда радостно меня узнавала. 

 Этот рассказ я написал в 1962 году, никогда его не печатал, лишь однажды его прочитали на Радио, тоже много лет назад. Я считаю, что наблюдение за поведением животных, не только собак, очень полезно тем, кто всерьез решил заняться кинологией. Такие наблюдения помогают выработать правильные взаимоотношения с собаками, избежать ошибок в их воспитании, подчас неизбежных, для неопытных собаководов.